Прибалтийский край в 1905 году. Предисловие.

Прибалтийский край в 1905 году. 1 часть:

Начало смуты.

По суждениям знатоков местной жизни и печатным сообщениям, начатки прибалтийской смуты обнаружились еще с 80-х годов про­шлого столетия. В то время уже происходили поджоги немецких дво­рянских имений в некоторых уездах (напр., в Венденском, Лифляндской губернии), и ходили в латышском населении толки об «изгнании из края немцев». С конца же 90-х годов очагами недовольства суще­ствующим положением стали размножившиеся тогда сельско-хозяйственные, профессиональные и разные другие общества.

Экономическое положение края представляет в высшей степени резкие контрасты: на одной стороне находятся крупные дворянские землевладения с богатыми замками и обширные промышленные пред­приятия, а на другой — малоземельные в большинстве участки латышей и эстов со множеством безземельных батраков и масса необеспеченного материально заводско-фабричного люда. Дворянам-землевладельцам принадлежат права по местному управлению, ведение земского дела, обложение населения сборами и повинностями, назначение пасторов, право охоты и пр. Крестьянам-землевладельцам остаются в удел зави­симое положение и задолженность за купленную у помещиков землю, часто совершенно безнадежная, несмотря на самый упорный труд.

Ревизия сенатора Н. А. Манасеина в 80-х годах поселила в кре­стьянском населении преувеличенные надежды на коренное изме­нение неблагоприятных условий его быта, и когда в течение многих лет население не дождалось каких-либо результатов сенаторской ревизии по улучшению его положения, то перестало верить в попечи­тельные заботы о нем высшего правительства. Отсюда револю­ционным агитаторам нетрудно было внушить народу, что ему следует рассчитывать лишь на себя и, когда представится момент, самому добиваться осуществления своих прав. Таким моментом и счел народ то время, когда после неудачной войны произошел взрыв недовольства правительством. Боясь упустить обстоятельства, латыши и эсты в громадном большинстве и примкнули к революционному движению.

Перечисленные причины усиливаются еще племенною рознью. По отношению к аборигенам края немцы всегда держались роли былых завоевателей. В прежнее время они могли бы легко ассимилировать с собою латышей и эстов, но не стремились к этому (о чем теперь сожа­леют) и, за весьма редкими случайными исключениями, не допускали в свою среду кого-либо из этих племен. Помещики изучали наречия последних, чтобы не давать им права говорить на языке господ. Не без некоторых оснований считая себя несправедливо угнетенными, латыши и эсты, по характеру своему болезненно самолюбивые и тще­славные, таили чувства зависти и обиды за граничащую с презрением отчужденность от высшего немецкого общественного слоя. Впрочем, наружно они высказывали перед немцами раболепство, проявляющееся еще и теперь в обычае целования руки у помещиков. Подобные отношения повели к тому, что латыши и эсты дали как бы готовую почву для агитационного посева. Учащаяся молодежь их, крайне восприимчивая к усвоению социалистических учений, взялась ретиво как устно, так и в печати за пропаганду этих учений в среде фабрично-заводских рабочих и близко связанных с последними по условиям быта безземельных крестьян. В этом ею встречено содействие со стороны германских социал-демократов, приехавших в фабричные центры края для распространения своих идей. Путем издания пере­водимых с немецкого языка на местные наречия заграничных агита­ционных по рабочему вопросу брошюр, которые приноравливались к быту и пониманию латышей и эстов, пропаганда велась первоначально почти исключительно на экономической почве. В главнейших центрах промышленности края — Риге и Либаве — устраивались мас­совки, и проводилось празднование рабочими 1 мая. В дальнейшем пропаганда сосредоточилась в особых организациях. В 1901 году образована «Латышская социал-демократическая рабочая партия», которая поставила своей задачей «самоопределение» латышского пле­мени, поднятие развития его, разрешение в интересах крестьян земель­ного вопроса, улучшение быта рабочих и т. п. Не сознавая за собой силы для политической борьбы, «Латышская социал-демократиче­ская рабочая партия» стремилась подготовлять рабочих к единению, чтобы постепенно сплотить их в устойчивую массу. Для этого имелись в виду главным образом рабочие в Риге, где на заводах, фабриках и в порту скопляется их до 100 т. человек. Такая «постепенная» деятельность вызвала протест в среде меньшинства партии, требовав­шего приступа к более быстрым и решительным мерам. От нее откололась особая группа, под названием «Uspeekschu», что значит - «Вперед», вскоре переименовавшаяся в «Латышский социал-демократический союз», отчасти приблизившийся по программе к партии социал-революционеров, выставив своею главною и ближайшею задачей борьбу с правительством для ниспровержения существующего государственного и общественного строи. Комитет этого союза (Saaveniba) подготовлял так называемых «боевиков», которые совер­шали впоследствии убийства и другие преступления. На ряду с этими партиями действовали в Прибалтийском крае: еврейский «Бунд» и «Российская социал-демократическая рабочая партия». Вторая, вместе с одноименной эстонской, укрепилась преимущественно в Ревеле и Юрьеве и прилежащих местностях, населенных эстами. В то же время развивала свою деятельность «Курляндская социал-демократическая группа», основанная около 1902 года.

Перечисленными партиями, объединившимися потом в «Социал-демократию Прибалтийского края», образовывались кружки между рабочими и выпускались, начиная с апреля 1903 года, прокламации против самодержавия, с лубочными карикатурами, осмеивающими и его «приспешников» — помещиков и пасторов. Издавалась расхо­дившаяся в большом количестве экземпляров революционная газета «Zihna» (Борьба), которая, как и прокламации, печаталась в хорошо оборудованных тайных типографиях. На местах вели пропаганду отдельные революционные комитеты: в Вольмаре и Вендене (Лифляндской губернии), в Либаве, Виндаве, Тальсене и Дондангене (Курляндской губернии). Вместе с тем в городские и сельские местности отпра­влялись агитаторы для устной пропаганды, устройства сходок, соста­вления петиций с разными требованиями от правительства и для производства демонстраций.

В период времени 1905—1906 г.г. положено также начало риж­ской военной организации для поднятия посредством пропаганды бунта в войсках.

Первые мятежные выступления.

В результате действий Латышской социал-демократической и дру­гих партий явились открытые домогательства рабочими улучшения их быта. Обострились отношения их с заводско-фабричными управле­ниями, и начались столкновения с последними и убийства мастеров.

В Риге устраивались в 1903 и 1904 г.г. сборища, с разбрасыванием прокламаций, с зажигательными речами и с красными флагами. Сходки с участием рабочих и учащейся молодежи, преимущественно еврейской, происходили в театрах, кирках, синагогах, на латышском и еврейском кладбищах, в садах и окрестных лесах.

Чтобы уследить за сборищами и разгонять их, рижской город­ской полиции приходилось держать постоянно большие наряды, и чины ее были вынуждены иногда к столкновениям и к употреблению силы против неповинующихся призыву к порядку.

В марте 1904 года произошло столкновение полиции с толпой, собравшеюся на еврейском кладбище при похоронах высланного раньше студента-еврея, «жертвы произвола», «борца за свободу», как называли таких лиц в то время.   Разгонявший ту сходку помощник пристава был ранен камнем, брошенным из толпы. Подобные случаи происходили не раз, и толпа, быстро воспитываясь в деле столкновении с властью, стала вооружаться уже не камнями, а револьверами. При попытке освобождения толпой демонстрантов из рижской губернской тюрьмы в августе 1904 года арестованных за распространение прокла­маций лиц револьверными выстрелами был убит один полицейский городовой, и ранены помощник полицеймейстера и другой городовой.

Рядом с местными условиями на политическое положение При­балтийского края оказывали сильное влияние события подобного же характера, происходившие внутри империи и особенно в столицах.

Известный «Гапоновский» инцидент в С.-Петербурге 9 января 1905 года отразился в Риге забастовками рабочих и требованием со стороны их закрыть торговлю в знак траура. В конце концов, вол­нения забастовщиков разразились 13 января демонстрацией на пло­щади «картофельного рынка», близ рижского железнодорожного моста через реку Западную Двину. На этой площади вожаки рабочих организаций условились устроить «грандиозную» демонстрацию, в виде протеста за «избиение петербургских товарищей 9 января», и затем большими толпами итти в город разбивать магазины и лавки. Име­лось в виду разгромить преимущественно оружейные магазины, чтобы запастись оружием для борьбы с полицией, и освободить из рижской губернской тюрьмы «политических заключенных». Для оста­новки шествия рабочих, в числе от 10 до 15 тысяч, полиция располагала вызванной наскоро полуротой учебного батальона, т.-е. 40 ружьями. Впрочем, и этого незначительного числа, вместе с несколькими поли­цейскими чинами, оказалось вполне достаточным, дабы сладить с 10—15 тысячами рабочего сброда. Увидев солдат, преграждавших проход из Фурштадтского предместья в город под железнодорожным полотном, рабочие со всех сторон окружили полуроту и полицейских. Когда они подошли и начали вырывать у солдат ружья, солдаты и поли­цейские чины, став в две шеренги на два фронта, открыли огонь пачками; со стороны полиции в этом столкновении был ранен помощник при­става, а из полуроты — 8 солдат, в толпе же убито 70 человек, ранено до 200, и многочисленная толпа быстро рассеялась, обратившись в пани­ческое бегство, так что масса попадала в реку, где значительное число утонуло.

Во втором после Риги по торгово-промышленному значению пор­товом городе края — Либаве (Курляндской губернии) — произошла 13 того же января общая забастовка рабочих на всех фабриках и заводах. Толпа забастовщиков с красными флагами выгнала с погрузки рабочих коммерческого порта. При этом убит револь­верным выстрелом портовый жандармский унтер-офицер, бросившийся разгонять толпу. Никем не удерживаемая, толпа уничтожила город­скую телефонную станцию, прервала телефонное сообщение Либавы с Гробиным, подожгла в ночь на 14 января публичные дома, разграбив имущество. Бесчинство толпы продолжалось до 25 января и прекра­тилось лишь с началом работ на всех крупных фабриках. Начавшаяся 14 января на всех фабриках и заводах забастовка продолжалась до 28 числа. К демонстративным шествиям забастовщиков примыкали толпы праздничного народа и много воспитанников и воспитанниц учебных заведений города. Происходившие в обоих городах заба­стовки рабочих в Ревеле (4 забастовки и 3 сборища) прекратились вскоре, а в Виндаве продолжались с 17 до 26 января.

После поражения 13 января рабочие уже не пытались в Риге на массовые выступления. Однако забастовки время от времени продолжались, и происходили отдельные убийства и нападения на фабричное начальство и на должностных лиц полиции, т.-е. вообще такие, преступления, которые принято называть «террористическими актами». Из заводско-фабричной администрации были убиты с февраля по октябрь 5 лиц, и ранены двое. За этот же период из чинов полиции убито 14 человек, и ранено 23.

В уездах террористическим действиям начались подвергаться, кроме полицейских и жандармских чинов, землевладельцы и управляющие имениями, затем православные священники и пасторы, волостные стар­шины, их помощники; волостные писаря и волостные учителя, не согла­сившиеся по требованию агитаторов оказывать содействие мятежу. Подобных лиц называли «шпионами», присуждали к смерти, и такие приговоры после предварительного извещения беспощадно приво­дились в исполнение. За указанное время убито таких лиц 7, и ранено 21. К террористическим актам присоединялись еще нападения для отбирания оружия с целью снабжения «боевых дружин». Вторжения в церкви в уездах с целью устройства в них митингов и для других революционных действий начались с 5 июня 1905 года, когда толпа напала на витаусскую кирку.

К тому же времени относятся разгромы и поджоги казенных винных лавок, сперва в видах нанесения «ущерба казне», а впоследствии — с простою целью ограбления, которая прикрывалась только политическими мотивами. В Рижском уезде таким образом разгро­млены с 15 августа по 15 октября 6 винных лавок, из коих две сож­жены.

В Курляндии происходили такие же проявления смут, как и в Лифляндии, но в более значительных размерах.

С апреля 1905 года Курляндской социл-демократической группой выпускались воззвания к сельско-хозяйственным рабочим с при­казом готовиться к общей стачке и к вооруженному восстанию. Приказ этот был поддержан отправленными в селения шайками агитаторов со всяким сбродом. Шайки от 10 до 15 человек поднимали, где было можно, местный неблагонадежный люд. Благомыслящая же часть населения терроризировалась распространением в ее среде нелепых слу­хов и угрозами убийства и поджога усадеб в случае упорства усадьбовладельца и сельских батраков в сохранении старого порядка. Излюбленной темой слухов была «черная сотня», к которой принадле­жали будто бы власти, помещики и пасторы, составившие заговор перебить всех латышей. Для защиты от черносотенных отрядов и нужно было будто бы отбирать оружие в замках, пасторатах, у полицейских и лесничих. Чтобы укрыться в своих разъездах от преследования полиции и не дать населению возможности проверить распространяемые слухи, агитаторы портили телеграфное и теле­фонное сообщения.

В период времени с I июня но 1 августа забастовка сельских рабо­чих достигнута агитацией только в 3 имениях. Столь ничтожное число сравнительно с 200-тысячной массой сельских батраков в Кур­ляндии показывает, насколько консервативный вообще сельский житель трудно поддается внешнему влиянию, когда последнее направлено к изменению привычного существования его. Большею частью демонстрации, с красными флагами, революционными песнями и речами, устраивались сторонними людьми, которые пользовались обычными гуляньями «в зелень» и, являясь перед толпой латышей, произносили зажигательные речи и разбрасывали прокламации. 15 мая в имении Донданген, Виндавского уезда, разбрасывались красные флаги, с девизами на латышском языке: «Долой самодержавие!», «Долой дворян!», «Да здравствует свобода народа!». Почты подвергались огра­блению, при разгроме винных лавок грабили деньги, посуду разби­вали и здания поджигали. Нападали на имения и грабили, что было возможно, требуя прежде всего оружие. Нападая на волостные правления, толпы уничтожали царские портреты, архивы и дела, а одновременно шли террористические убийства и покушения на них. С 15 апреля но август 1905 года убито и ранено до 30 лиц. В парке имения Дондангена стреляли 21 июля в драгунского офицера, простре­лили фуражку и контузили. Нарушено 5 июня богослужение в лютеранской кирке имения Грюнгоф, Добленского уезда; пастор Заземан прогнан, и взошедший вместо него на кафедру неизвестный произнес речь в оскорбительных для государя императора выражениях. В разных уездах поджигали принадлежащие частным имениям леса, барские дома и другие строения.

В городах Курляндии не отставали от уездов в производстве беспорядков. В Митаве еще 19 февраля 1905 года толпой демон­странтов требовалось прекращение занятий. После воззвания митавского революционного комитета 30 апреля бастовали все фабрики и за­воды. В течение мая и июня было 5 террористических убийств. Также в Либаве происходили забастовки 5 и 7 февраля, 3-го же мая басто­вали рабочие разных заводов и фабрик. С 6 февраля по 18 июня было до 20 террористических нападений, жертвами коих были жандармы, полицейские и другие лица. В казачий разъезд 12 июня брошена бомба, которая, однако, не взорвалась. В латышский молитвенный дом в Новой Либаве 1 июня ворвалась шайка разного сброда, при чем тяжело ранен пастор Гольдберг. В лесу около Виндавы с 19 мая производилось обучение революционеров стрельбе.

Происходившие в Курляндии беспорядки обратили на себя вни­мание центрального правительства, и 5 августа 1905 года объявлено военное положение в Курляндской губернии.

После объявления Курляндской губернии на военном положении продолжалась нападения на волостные правления и училища, с уни­чтожением царских портретов и государственных гербов, а также не прекращались террористические акты. 14 августа в Фридрихштадтском уезде стреляли по полуэскадрону драгун из толпы, собравшейся на празднество «в зелени». 13 октября у Варденской корчмы, Гольдингенского уезда, произошло столкновение между толпой крестьян и разъездом драгун. Безземельные батраки с угрозами требовали раздела имений, и вообще военное положение не привело тогда Курлян­дию к тому умиротворению, которое имелось в виду этой экстренной мерой.

Положение Риги и Лифляндии после мани­феста 17 октября 1905 года.

В Риге митинги в театрах, в общественных собраниях и на окра­инах города достигали иногда, — как, например, происходивший почти без перерывов в Гризенбергском парке, на окраине Риги, — до 40 т. и даже до 50 т. человек. На митинги сгонялись снятые с работ городские и портовые рабочие, а также приказчики и прислуга; ходили на них чиновники и военные; образовывались группы, в которых на разных языках произносились противоправительственные речи отдель­ными лицами, большею частью евреями. Развевались красные и черные флаги, раздавались выстрелы и крики: «Долой царя!». Под сенью флагов формировали народные «боевые дружины», собирали деньги на вооружение и на содержание их, распределяли администра­тивные должности в крае и сговаривались, кого убить из представителей старого режима и «шпионов». При этом, конечно, сводились часто личные счеты.

Впрочем, как всюду и всегда, толпа, желавшая избавиться от одной старой власти, создала себе другую —новую — власть. Различие только в том, что последняя не признавала ни законов, ни общественных усло­вий, ничьих прав, а лишь собственный произвол и насилие. Такая власть в Риге образовалась в виде «федеративного комитета» из делегатов местных революционных организаций, которые, в виду оказав­шейся нежданно возможности открыто действовать против правитель­ства, решили подчинить распоряжения своих партийных комитетов объединенному федеративному органу. «Рижский федеративный комитет», помещавшийся в доме латышского общественного собрания, а иногда в обществе «Ионафан» и других местах, не только руководил забастовками на фабриках и заводах, на почте, телеграфе и железных дорогах, но заправлял всею остановившеюся административною маши­ною. Он запрещал торговлю, езду на извозчиках, конфисковал деньги и издавал обязательные постановления, манкировать которыми никто не смел, ибо это стоит слишком дорого, — каждый страшился за жизнь свою и близких и за безопасность имущества. У федеративного комитета были свои шпионы, следившие за исполнением его постано­влений, а также за тем, не отзывается ли кто-либо оскорбительно об этом «новом правительстве» ( За подобный отзыв в рижском ресторане «Тivoli» 3 лица (Мирам, Энгельгардт и Крегер) были арестованы, подвергнуты суду и расстреляны на «песках». Мирам не был убит, а только сильно ранен, подобран своими родными и впослед­ствии вылечился. (Прим. подлин.)). Из подонков общества и выпущенных на свободу арестантов появились темные личности, предлагавшие на улицах, не желает ли кто отделаться от своего врага; убийство оце­нивалось не больше 3 рублей, а иногда и дешевле. По окраинам го­рода шла беспрестанная стрельба, так что шальная пуля, как и бы­вало, могла поразить каждого обывателя. Поэтому последний, вы­ходя из дома, не знал, вернется ли он к своей семье, как равно не знал, застанет ли в живых и своих семейных, ибо агенты федеративного коми­тета врывались в квартиры, требуя контрибуции или отпуска прислуги на митинг, или просто для грабежа, под предлогом обыска и захвата «черносотенцев» и шпионов.

Ведая административною частью, например, окарауливанием улиц своими патрулями, и, между прочим, устанавливая для домо­владельцев таксы на квартиры для рабочих и интеллигентов, «федера­тивный комитет» творил и суд, взамен закрытого по требованию мало­численной толпы коронного суда, при чем назначал даже защитников для своих подсудимых. Большею частью комитет постановлял смертный приговор, который безотлагательно в ту же ночь или на следующее утро приводился в исполнение на отдаленных улицах или за городом. Иногда же смерти подвергались даже без этого «суда». Например, назначенный начальником эшелона на Восток подполков­ник Левис-оф-Менар пристрелен только за то, что бросился защищать женщину, которую тащили с извозчика агенты «федеративного коми­тета» во исполнение обязательного постановления последнего об общей забастовке. Также застрелен корнет Холодовский известным раз­бойником Делинш, по кличке «Чем», который, будучи отличным стрел­ком, занимался стрельбой в людей в виде спорта.

Не только население, беспрекословно подчинявшееся «федера­тивному комитету», но даже агенты законного правительства нахо­дились как бы под гипнозом этого комитета. С ними осмеливались вступать в сношения коноводы бунта; например, известный глава железнодорожного забастовочного союза еврей «Максим» (Соколов­ский), который раньше был выслан в Архангельскую губернию, но возвращен после манифеста, нагло являлся к лифляндскому губер­натору для «переговоров». Каждый день приходили к властям депу­тации от разных митингов и собраний, называвшие себя «представителя ми граждан», предъявляли требования или об отмене военных патрулей, или о снятии полицейских постов, или о повышении заработной платы и т. п. Большею частью заявления даже не от­носились к компетенции властей и представлялись непоследова­тельными со стороны тех самых, кто провозглашал низложение этих властей.

Между тем положение становилось довольно серьезным, когда военная организация проникла в Усть-Двинскую крепость, на кото­рую революционеры обращали особенное внимание и где специальные роды оружия были сильно распропагандированы. В местечке Больдераа, рядом с крепостью, находился ответственный организатор-пропагандист, сын статского советника Атабеков. Там же устраива­лись митинги, на которые собирались крепостные нижние воинские чины. В конце концов, только расположение в Больдераа пехотного батальона и бдительный надзор за артиллеристами, минерами и сапе­рами со стороны офицеров и крепостной жандармской команды, а также арест солдат-центровнков военной организации предупредили открытый бунт и взятие крепости в руки революционеров. После этого ареста Атабеков и более 20 нижних чинов, примкнувших к усть-двинской военной организации, бежали.

В Риге все ожидали разгромов, и некоторые жители скрывались по знакомству в квартирах иностранных консулов. В рижскую пристань был прислан шведским правительством минный крейсер, который увез из Риги своих подданных, опасавшихся остаться в этом городе, а бунтари, не ограничиваясь пристреливанием полицейских, стали стрелять по казачьим и драгунским разъездам (Например, в конце октября, днем, из Верманского парка, почти в центре Риги, обстреливали драгунский разъезд в 6 нижних чинов, из коих было ранено 2 и убито 2 лошади. (Прим. подлин.)). Благоразум­ная часть населения Риги, однако, шла навстречу порядку и лишь на первое время поддалась террору. Вскоре же благомыслящею его частью организована самооборона (Selbstshutze) и основано «обще­ство соседской помощи» (Nachbarhilfe). Эти общества, насчитывавшие не более 1.500 членов, внушили, однако, революционным организа­циям большую боязнь, так как они давали отпор последним.

В уездах Лифляндской губернии террор усиливался. С освобожде­нием после манифеста из мест заключения арестованных с помощью войск в августе и сентябре 1905 года за противоправительственную агитацию, за участие в шествиях с красными флагами, снятие рабо­чих в экономиях и пр., на преданную порядку часть населения, из которой вызывались свидетели для уличения виновных, напал ужас; бывшим свидетелям посылались угрожающие письма и затем безжа­лостно убивали, оставляя записку: «Шпиону собачья смерть». Террористическим действиям вскоре после манифеста подверглось 12 лиц, из коих 4 помощника уездных начальников, 2  помощника и 3 управляющих имениями, из остальных учитель и полицейские урядники.

Прибывшие летом 1905 года в Лифляндскую губернию для содействия гражданской власти воинские чины распределялись адми­нистрацией, согласно ходатайствам помещиков, в их имениях мало­численными командами, плохо снабженными патронами. Поль­зуясь этим, коноводы мятежа старались вызвать столкновения между военными отрядами и волнующимися сельскими обывателями. Так было, например, 5 ноября 1905 года в замке Ригмундсгоф, Рижского уезда, где находилась команда из 12 человек 9-го драгунского Елисаветградского полка, под начальством унтер-офицера. Собравшаяся у замка толпа требовала освобождения двух арестованных полицией подстрекателей, и после сделанных из толпы выстрелов, одним из коих был ранен драгун, полиция уступила домогательству толпы, освобо­див арестованных. При этом полиция настояла, чтобы военные команды не употребляли в дело оружия, на том основании, что вооруженная толпа в 200 человек могла перебить как драгун, так и обита­телей замка и разгромить последний. Подобные уступки, поселяя в повстанцах уверенность, что в «народ» не смеют и не будут стрелять, побуждали их к более наглым посягательствам, производя вместе с тем удручающее впечатление на воинские части и распространяя террор в населении.

Большой вред раздробления воинских частей на малочисленные команды обнаружился вскоре при нападении вооруженных повстан­цев на команду в 8 драгун, находившуюся в Кейпене, Рижского уезда. Из этой команды убит начальник ее корнет Козлянинов, один драгун, двое ранены, и остальные обезоружены.

С усилением мятежа стали при нападении повстанцев подвер­гаться урону и более крупные воинские части, как, например, было при следовании из Ремерсгофа в Ригу эскадрона 9-го драгунского Елисаветградского полка, под начальством ротмистра Штерна. В Ленневардене 27 октября повстанцами была устроена засада этому эска­дрону при проходе его между р. Западной Двиной и железнодорожным полотном, где находился, под командой помощника начальника же­лезнодорожной станции Пегаса, боевой поезд мятежников. При об­стреле последними убито два драгуна и 38 ранено. Под ротмитстром Штерн убита лошадь, и он взят в плен. Хотя эскадрон прорвался и прибыл в Ригу, но бывшие под охраной эскадрона помещики, уездные полицейские должностные лица и обоз остались в руках повстанцев, которыми многие из пленников убиты и расстреляны.

С 14 ноября в Риге, в помещении частного училища Кельми, созы­вался из народных учителей, примкнувших к «освободительному дви­жению», съезд, на который был послан член от петербургского учи­тельского союза. Произнесенная этим эмиссаром речь характерно определяет распространенные тогда между сельскими педагогами взгляды на назначение народных учителей: «учителя должны участво­вать во всеобщей революционной борьбе и принадлежать к социал-демо­кратической рабочей партии, которая есть настоящая народная партия. Без опоры на последнюю не может быть и речи о реформе народных училищ» (Отчет о заседаниях и рижском революционном вестнике «Dееnаs Сар» за № 252. (Прим. подлин.)). Делегат на том же съезде от Рижского федеративного комитета  Дерман говорил: «Наука должна революционировать детей, чтобы они вступили в жизнь просвещенными». Одно из постановле­ний учительского, съезда говорило об отправке в Москву 1.000 рублей «для поддержки боровшегося там пролетариата». Съездом выбран был исполнительный его орган — «центральное учительское бюро» из 15 лиц, между коими было 6 учителей и одна учительница рижских городских частных училищ, гимназий и торговой школы, прочие семь членов принадлежали к литераторам, и один (Розен) состоял пастором военного ведомства. «Центральное учительское бюро» преврати­лось в революционный орган, от имени и за печатью которого делались угрозы с вымогательством денег и совершались террористические убийства в течение всего 1906 года.

В первых числах того же ноября открыт был в Рижском замке, с разрешения губернатора, съезд волостных старшин и писарей Лифляндской губернии для изыскания мер к умиротворению населения. Этим воспользовались революционеры и 21 ноября открыли второй съезд под председательством кокенгузенского волостного писаря Кродера. В конце своих заседаний этот второй съезд обратился в неза­конное сборище, на котором приняли участие и делегаты от Курляндской губернии. Съезд стал как бы временным правительством, решив прекратить какие бы то ни было сношения с законными властями и должностными лицами» и издал постановление о вооруженной защите населения.

После съездов пошел открытый мятеж в губернии. Почти всюду начались сборища, на которых заезжие агитаторы призывали кре­стьян к вооруженному восстанию, к изгнанию помещиков, образованию народного управления и пр. Тогда, несмотря на протесты стариков и усадьбовладельцев, стал хозяйничать в селениях крестьянский про­летариат, в одних волостях под главенством волостного учителя, в дру­гих — псаломщика, а в иных — волостного старшины или писаря. Тут сказались специальные свойства характера латышей: отсутствие религиозных чувств и уважения к старшим, даже к родителям. Все, начиная с бога, подвергалось отрицанию; всем, несогласным с об­щим течением, угрожалось, и, в случае упорства в протесте, на угро­зах не останавливались, — жизнь человеческая ставилась ни во что.

На революционных митингах в волостях, собиравшихся в доме волостного правления или школы, смещались законные волостные правления и взамен их избирались самовольные «исполнительные» или «распорядительные» комитеты — «Rihzibas Komiteja». Подобных комитетов, называющихся в некоторых волостях «республиками», было в латышских уездах Лифляндской губернии около 100. На обязанности их возлагалось принятие касс и книг от прежних волост­ных правлений, взимание волостных податей и сборов (в том числе на покупку оружия), отобрание оружия в имениях, у полицейских и лесных чинов, организация милиции, закрытие корчм и казенных винных лавок, управление имениями и лесами и пр. Насколько крепко было убеждение агитаторов в невозможности возврата к старому ре­жиму, показывает то, что некоторые «Rihzibas Komiteja» заказали бланки талонных книг для взимания волостных сборов на целое деся­тилетие. Одни из волостных выбранных искренно верили в новую их миссию; например, в прекульнском волостном правлении, Венденского уезда, на сходке 22 ноября 1905 года состоялось постановление о приобретении за счет волостной кассы на 2.000 рублей огнестрель­ного оружия и патронов для защиты от нападения «черной сотни». Наоборот, другие воздержались от принятия на себя новых обязан­ностей и, только подчиняясь террору, не противились избранию.

Из решений незаконных народных митингов выдаются постано­вления:

Зегевольдского (Рижского уезда) 9 ноября 1905 года: «Не ходить в церковь и не платить податей в пользу пастора впредь до отмены патронатного права»... «предложить местному пастору оставить долж­ность».

Ленневарденского (того же уезда): «Прекратить всякое сообщение с бюрократическими учреждениями, пока не будет объявлено созвание государственного Учредительного Собрания». «Всякий, кто не испол­нит постановлений волостного народного собрания, будет признан изменником народным правам».

Такими изменниками «народные собрания» признавали прежде всего помещиков, и на их имения обратились мятежники, громя замки. Вечером 16 ноября толпа в несколько сот человек, собравшись в Сесвегене, Венденского уезда, бросилась на замок барона Вольфа, с требованием выдачи оружия. В замке находились тогда управляю­щий Адальберт Адеркас, его старший брат помощник начальника уезда Евгений Адеркас, затем — доктор, лесничий, бухгалтер именин и подпоручик с солдатами, охранявшими замок. Старший Адеркас, вступивший в переговоры с латышами, пообещал им 5 ружей. Шайка как будто удовлетворилась этим, но вскоре раздались возгласы недо­верия, и толпа яростно потребовала выдачи «всего оружейного склада», ибо в то время распространялись вздорные слухи, что в каждом замке заготовлены склады оружия для избиения латышей. Не взирая на заверения, что никакого оружейного склада нет, толпа приступила к обыску. Братья Адеркас кинулись было в свои комнаты, но были настигнуты, сшиблены с ног и зверски убиты. Бунтовщики изло­мали всю мебель, уничтожили царские портреты и, забрав деньги и оружие, скрылись. Нападение это имело значение как бы сигнала для других подобных разгромов, и, видя по участи Лдеркасов явную и грозную опасность себе, многие помещики спешили оставить свои имения, уезжая в Ригу и за границу, и отправляли туда свои семьи, а затем стали покидать местопребывания и должностные лица уездной администрации и полиции, направляясь также, в Ригу. Когда обо всем этом дошли сведения до высшего правительства, последовал высо­чайший указ 22 ноября 1905 года, объявивший Лифляндскую губернию на военном положении.

окончание на следующей странице